Он приводит подробную роспись пленных литовских военных в компанию 1654 г. Все пленные присылались в царскую ставку под Смоленском на Девичьей горе. Тут решалась их судьба. Большинство из них направлялось в восточные области страны, где их, как правило, принимали на службу. Лишь небольшая их часть, менее 5 процентов, была отправлена в Москву. Примерно 10 процентов были отправлены в тюрьму, где кормить их было велено из государевых хлебных запасов.
Но помимо пленных в Россию уводились и тяглые люди – крестьяне. Особенно часто забирались сироты, брошенные родителями при отступлении. Фактов грубого принуждения к переселению, то есть насилия не отмечалось. Крестьянство, как и в целом население восточных поветов Великого княжества Литовского, в основной массе приветствовало приход русских войск, они обеспечивали их продовольствием, поэтому никаких репрессий в отношении крестьян не предпринималось. Наоборот, царские указы предписывали бережное отношение к мирному крестьянству и мещанству. Вот примеры из царских указов. «А ратным людям приказали б есте накрепко, чтоб они белорусцов крестьянские веры, которые против нас не будут, и их жон, и детей не побивали и в полон не имали, и никакова дурна над ними не делали, и животов их не грабили». «…От полоцкого, витебского, дисенского и иных уездах, которые под нашею государскою рукою, учинились оберегать, чтоб тех городов уездным всяким людем от ратных людей обид и утеснения никакова не было». По отношению к нарушителям указов предпринимались строгие меры. Вот примеры. «А деревень бы не жечь, для того что те деревни вам же пригодятся на хлеб и на пристанище; а кто учнет жечь, и тому быть во всяком разорении и в ссылке, а холопу, который сожжет, быть казнену безо всякой пощады». «Послать государеву грамоту к Аристу Новикову … чтоб в селе Толочине и в деревнях крестьян отнюдь никто не имал; а кто учнет имать, и тем быть от государя в великой опале и в жестоком наказаньи, без пощады». Подобных локальных указов достаточно много. Со своими ратниками, нарушившими царский указ, часто особо не церемонились – виновных в разорениях и грабежах били батогами, рвали ноздри, казнили «смертию» Было запрещено вывозить крестьян из восточных областей Великого княжества Литовского. Даже такой влиятельный сановник, как боярин Борис Иванович Морозов, добился переселения в свои Звенигородские вотчины белорусов-крестьян путем направления царю ходатайства о закреплении за ним призванных им белорусов и выдачи переселяемым крестьянам ссуды, что свидетельствует о добровольности такого переселения. Хотя доверять в условиях войны сообщениям о добровольности переезда крестьян в Россию тоже не оправдано.
Трудно сказать, каким полоном, 1654 г. или 1655 г., заселялась С.Л. Стрешневым его Черногрязская вотчина. В 1654 г. Стрешнев был вторым воеводой в северо-западной группировке русских войск, воевавшей в Полоцкой земле, крестьянство которой отличалось особой приверженностью к русским войскам. В феврале 1655 г. в Полоцком и Дисенском поветах началось контрнаступление литовских войск. Полоцкие воеводы послали сообщение царю: «А к Дисне, государь, и в Полоцкий уезд литовские люди приходят беспрестанно, и Полоцкой и Дисенской уезды воюют, хлебные запасы и сена возят, и крестьян мучают, и жгут, и в полон емлют, и деревни разоряют». А в 1655 г., русские войска и вместе с ними С.Л. Стрешнев, быстро оказались в западных поветах Великого княжества Литовского.
По мнению Ю.В. Готье, завладение людьми, то есть вне зависимости от их сословной принадлежности, происходило в занятых московскими войсками областях Литвы беспрепятственно. Однако их закрепление за новыми владельцами было обставлено большими формальностями. Думается, что боярам, находившимся рядом с царём, к числу которых относился и Семён Лукьянович Стрешнев, сделать это было легче, чем кому бы ни было. Оформление полоняников в крестьяне или холопы, как на это указывает Ю.В. Готье, совершалось часто в полевой разрядной палатке или записью в специальной «полонной книге».
Следует учитывать, что население Великого княжества Литвы, было многоконфессиональным, деятельность церкви Московского патриархата была не возможна, поэтому большинство православных в западных областях, были униатами, что для русской оккупационной администрации было равноценно иноверию. Беспрепятственный пропуск вглубь России, в отличие от крестьян православного вероисповедования, дозволялся только захваченным иноверцам: униатам, жидам, католикам. Переселяясь в Россию, тем более насильно, они в обязательном порядке должны были быть крещены. Людей, которые в таких условиях принимали крещение немедленно, считали «крепким по крещению» за крестившим его лицом. Не желавших креститься, вероятно, ждала тюрьма и репрессии.
Ю.В. Готье в отличие от других исследователей этого вопроса не исключал принятия полоняников у новых русских вотчинников в крестьяне. Другие исследователи, считали, что все полоняники становились в России кабальными холопами. Пример Черногрязской вотчины Семёна Лукьяновича Стрешнева подтверждает правоту Ю.В. Готье. Большая часть литовского полона была приписана к крестьянству.
Серьезно утрируют ситуацию те исследователи, которые без всякого доказательства, считают, что деревня Орехова была заселена насильно переселенными крестьянами-белорусами. Общее название «литовский полон» не содержит никаких указаний ни на национальный, ни на социальный его состав. Действительно, и на это указывает Ю.В. Готье, большинство литовского полона составляли белорусы из тяглового сословия. Такие данные официальные власти не скрывали. Однако это не было правилом. Среди полоняников были и представители других национальностей, населявших Великое княжество Литовское. Имеются прямые указания, что в составе «литовского полона» были и поляки. Так, например, проводился «сыск о побеге из Москвы поляка Алешки Ковалевского от боярина Семена Лукьяновича Стрешнева». Но особенно трудно было определить национальность, если полоняниками являлись представители шляхты.
В начале 1655 г. из царской ставки под Смоленском боярину и царскому фавориту Григорию Гавриловичу Пушкину поступил тайный наказ: «Ведомо нам учинилось, что во многих шляхтичах шатость, начали изменять, отъезжать в Литву; и вы бы тех воров, от кого измены чаете, велели в тюрьму сажать и высылайте их к нам из города ночным временем, чтоб про то вскоре никому не было ведомо, а если почаете и ото всей шляхты и мещан измены, то всех к нам присылайте, по сколько человек возможно, а если посылать их нельзя и ехать они не захотят, то посылайте в Москву связанных; если же наглой измены или дурна большого от них почаете, то по самой конечной мере велите сечь, кроме жен и детей». Таким образом, шляхта могла составлять полон, и не только взятая на поле сражения, но и та, которая изменяла крестоцелованию или отказывалась признать русского царя. Шляхтичи в подобных ситуациях могли направляться целыми семьями. Обращаем особое внимание, что подобные наказы в отношении шляхты носили тайный характер. Естественно, что и при распределении шляхетского полона внутри России и закреплении его за вотчинниками соблюдалась тайна. Такие сведения не подлежали разглашению. «Другое дело, — писал Ю.В. Готье, — когда речь идет о шляхте; насколько можно судить по отдельным указаниям, например, по именам, в Московское государство попадали представители всех национальностей, населявших Речь Посполитую». Распознать в полонянике шляхтича и его национальность можно было только случайно, по каким-то деталям, например, по именам и фамилиям.
Вот почему мы считали безосновательно относить весь «литовский полон», ставший крестьянами в деревне Орехове, к крестьянам-белорусам. Мало того мы не сомневались, что и жители деревни Шайдуровой – тот же литовский полон. Но почему же в одном и том же архивном источнике за 1666 г. в деревне Орехове указано, что её жители «литовский полон», а по деревне Шайдуровой – никаких указаний нет?
Ответ на этот вопрос мы дадим в следующем очерке.
